воскресенье, 21 марта 2010
Название: «Ворона и лисица»
Автор: Изумрудная змея
Бета: algine
Герои: Аполлина Ренардье (в будущем мадам Делакур), Олимпия Максим
Рейтинг: G
Жанр: джен
Саммари: только взрослые считают детство самой счастливой порой в жизни
Дисклаймер: все права на персонажей принадлежат Роулинг, а команде Бобатона - только шпильки и ленты.
Примечание: фик написан на "Веселые Старты-2", на тему: «О не самых счастливых вещах». В фике использован отрывок из басни Жана де Лафонтена "Ворон и лисица", а также "Половецкие пляски" из оперы А.П. Бородина "Князь Игорь".
В фике содержатся некоторые сведения о Бобатоне, французском магическом сообществе, физиологии вейл и войне в Гриндельвальдом.
читать дальше- Arbre…
- Не напирай так на «р»!
- Arbre!
- Четче, четче! Звучит так, как будто ты тонешь.
- Arbre!!!
- Вот теперь хорошо. Еще раз с начала.
- Maître Corbeau, sur un arbre perché,
Tenait en son bec un fromage.
Maître Renard, par l’odeur… par l’odeur…
- Глупая девочка! Alléché, прельщенный. Лису привлекает запах сыра, что тут непонятного? Еще раз сначала.
- Я не глупая! Это твой французский язык глупый, и басни глупые! Мне надоело!
- Аполлина!
- И имя это глупое! Меня зовут Снежана! Снежана!
Владанка стукнула кулаком по столу. За ее плечами зловеще зашуршали крылья, клюв гневно щелкнул. Снежана завороженно хлопнула ресницами – ее всегда восхищало то, какой необычной становилась ее мать в минуты гнева.
- Когда уже у меня наконец вырастет клюв? – сказала она тоскливо.
Владанка засмеялась, ее крылья опустились и исчезли.
- Я же тебе говорила – клюв не вырастает. С ним рождаются. А у тебя его нет, потому что ты наполовину человек. Помнишь, я тебе рассказывала, как ты родилась?
- Расскажи еще раз! – потребовала Снежана. Она обожала истории про саму себя, к тому же надеялась увильнуть от декламирования басни.
- Хорошо. Ты должна была вот-вот вылупиться, и я все ходила мимо гнезда, ждала, когда ты начнешь стучать в скорлупу. И тут мне почудилось, что ты шевелишься внутри. Я взяла в руки яйцо, но оно было такое ужасно тяжелое, что я его уронила!
Снежана сжала руки. Она слышала эту историю сто раз, но на этом месте ей всегда становилось страшно.
- Я так испугалась! Я быстро нагнулась, чтобы подобрать яйцо, и увидела на скорлупе трещину. И тут… - Владанка сделала драматическую паузу, - тут я услышала, как ты пищишь изнутри!
Снежана торжествующе рассмеялась.
- Я разломала скорлупу и увидела, что у тебя нет клювика. И если бы я тебя не уронила, ты не смогла бы выбраться из яйца. Представляешь, как тебе повезло?
Снежана представляла.
- Расскажи, какая я была! – потребовала она. Это была самая смешная часть повествования.
- Ты была вся красная, сморщенная и лысая, - довольным голосом сообщила Владанка.
- Лысая! – задыхаясь от смеха, повторила Снежана.
- Да, и беззубая. Но ты была такая тихая, такая ласковая и пищала так нежно, что я сразу тебя полюбила.
Из вейл получились бы идеальные няньки. По сравнению с двухмесячной вейлой любой человеческий младенец кажется ангелом кротости: он кричит в два раза реже и в четыре раза тише и не пытается выклевать своей матери глаза.
* * *
Аполлина Ренардье думала, что ее детские воспоминания похожи на груду неподписанных колдографий: никак не поймешь, когда это было, что это за место и имеют ли к тебе какое-то отношение люди, которые улыбаются в камеру.
Судя по документам, она родилась в Созополе, однако ей так и не представился случай проверить, правда ли это. Владанка уехала из Болгарии почти сразу после рождения дочери, и первую серию колдографий Аполлина подписала словом «Вена». В Вене был большой дом с широкой мраморной лестницей, по которой она спустилась однажды ночью, чтобы послушать, как поет ее мать. В Вене незнакомые светловолосые мужчины в черных мантиях с нашивками угощали ее конфетами. (Впоследствии она увидела эти нашивки – круг и линия, вписанные в треугольник – в старых газетах, в статьях о Геллерте Гриндельвальде. Она ничего не сказала об этом матери, потому что еще раньше поняла – один из этих мужчин был ее отцом). И в Вене же был стеклянный прилавок кондитерской, с которого мать предложила ей выбрать одно пирожное. Мучительный выбор закончился тем, что стекло неожиданно исчезло и Аполлина – тогда еще Снежана – схватила по пирожному в каждую руку. Именно в тот день, в Вене, впервые проявились ее магические способности.
Следующая стопка колдографий была подписана словом «Италия». Ярко-зеленое море – это Адриатика. Проплывающая под окном музыка – это Венеция. Ужасный рев тысячи людей – это легендарный финал чемпионата мира по квиддичу сорок четвертого года, Англия-Австрия. Вероятно, в этот день Аполлина впервые видела квиддич, однако ее память сохранила только шум, да еще огромный многослойный конус мороженого, который она облизывала на протяжении всего матча. Последнюю колдографию из этой стопки она постаралась отложить подальше: на ней высокий мужчина хватал ее мать за руку, а в следующую секунду с криком выбегал из дома, держась за лицо, и между его пальцев текла кровь.
Дальше города и страны менялись чересчур часто. Пляж, на котором она нашла стеклянный шарик – это, вероятно, Хорватия. Надпись на вывеске, которую она прочитала громко, на всю улицу – это Будапешт. “Fodrászat”, парикмахерская по-венгерски. День, когда она посмотрела в зеркало и увидела, что у нее щеки ярко-свекольного цвета – это Румыния. Луи говорит, что маленьким девочкам нельзя пить кофе, потому что он портит цвет лица – это Белград.
* * *
Луи Ренардье родился сквибом. Его семья была весьма либеральной, и от него даже не отказались. От него просто ничего особенного не ждали. Он вяло и с переменным успехом учился в школе, провалил экзамен на бакалавра, купил себе автомобиль, попал в две незначительные аварии и испортил репутацию нескольким девушкам из хороших магических семей. После этого он остепенился и начал работать посредником между волшебниками и магглами. Дело шло ни шатко ни валко, предприимчивость Луи уравновешивалась его безалаберностью. В поисках клиентов он объехал пол-Европы, везде объясняясь на пальцах и с помощью своей неотразимой улыбки – он так и не удосужился выучить ни один иностранный язык.
С Владанкой он познакомился в белградском ресторане. Он сразу понял, что напал на золотую жилу – эта женщина должна была произвести фурор в Париже. Существовала только одна трудность: Владанку, у которой было три комплекта фальшивых документов, один неубедительнее другого, было практически невозможно привезти во Францию. Вероятно, будь Луи волшебником, он либо опустил бы руки перед этой проблемой, либо нашел какой-то другой способ ее решить, но, будучи сквибом, он мог жениться не только на женщине-птице, но и просто на курице – его семью это все равно не заботило. И летом 1947 года Владанка получила мужа, французское гражданство и имя «Люси». Ее дочь сентиментальный Луи назвал Аполлиной в честь своей бабушки.
- Сколько вам полных лет? – спросил Владанку-Люси угрюмый чиновник в Министерстве Магии.
- Семнадцать, - сказала она, не задумываясь. Все вейлы, от десяти до шестидесяти лет, отвечали на этот вопрос одинаково.
Луи покровительственно улыбнулся.
- Ей двадцать семь.
Владанка, которой на самом деле было двадцать четыре, не стала спорить.
- Сколько лет девочке?
- Шесть, - правдиво ответила Владанка.
Луи рассмеялся.
- Перестань, дорогая, ей не меньше десяти. Десять, пишите десять.
Чиновник дал Снежане-Аполлине подержаться за палочку, угрюмо кивнул, когда из палочки вылетели искры, и сказал, что через год девочка получит письмо из Бобатона.
Владанка никогда не общалась с человеческими детьми и не видела ничего удивительного в том, что шестилетняя девочка выглядит на десять. По меркам вейл, Снежана росла очень медленно. Годовалая вейла отличается от взрослой только размером (она ростом где-то с локоть), десятилетняя – считается взрослой. Луи также не находил ничего удивительного в том, что десятилетняя девочка играет в куклы и водит пальцем по книге, когда читает. Когда он о ней думал – что случалось крайне редко, - то считал ее просто дурочкой.
Таким образом, никто не задумывался о том, что семилетней Аполлине Ренардье предстояло следующей осенью пойти в один класс с детьми, которые старше ее на четыре года.
* * *
Первокурсников Бобатона обычно больше всего удивляют и восхищают три вещи: то, что в школу их привозит карета, запряженная крылатыми лошадьми, то, что вокруг замка растут густые заросли шиповника, и то, что с площадки наверху башни видно море. Аполлину больше всего поразили завтрак и расписание уроков.
В первый свой школьный день она, как обычно, проснулась с рассветом, то есть в шесть утра. Для начала три сонные соседки по спальне кинули в нее подушками, а затем она выяснила, что ее не накормят до определенного часа. Это была совершенно новая и, надо сказать, довольно неприятная идея. До сих пор она ела, когда ей хотелось, при условии, что в доме была еда. Ей порой приходилось ждать, пока сварится суп, но зависеть от стрелки часов ей прежде не случалось.
Когда завтрак все же наступил, Аполлина удивилась еще сильнее. Утром они с Владанкой обычно доедали остатки вчерашнего ужина, а Луи выпивал чашку кофе с рогаликом. Однако она не обнаружила на столе ни одного блюда, запомнившегося ей с вечера. Она задала несколько вопросов соседям по столу и убедилась в том, что ее странная догадка верна – в этой школе действительно готовили специальную утреннюю еду.
Расписание уроков оказалось еще более поразительной штукой. Для начала Аполлина предположила, что ученики переходят из одной комнаты в другую, чтобы не скучать. После того, как ее изгнали с урока астрономии для седьмого курса, она догадалась, что девочки из одной спальни весь день должны ходить вместе (идея, что в этом замешаны еще и мальчики, пока не пришла ей в голову). Тем не менее, она продолжала считать, что эти перемещения с этажа на этаж нужны только для того, чтобы внести в учебный процесс какое-то разнообразие. Когда наступил следующий понедельник, она заметила, что последовательность повторяется, и была очень недовольна. Только после нескольких объяснений она, наконец, убедилась в том, что до наступления лета вся ее жизнь заранее предопределена. Знать в сентябре, что с тобой случится в мае, с точностью не только до дня, но и до часа – это было потрясающе. С этим не могли сравниться никакие крылатые лошади.
Аполлина была так поглощена своими новыми открытиями, что не сразу заметила, какое впечатление производит на окружающих. Прежде она никогда не считала себя красивой. Идеалом для нее была Владанка, и от этого идеала она была ужасно далека. Отличить вейлу от полу-вейлы на глаз практически невозможно – если это человеческий глаз. Сами они всегда видят разницу. Впрочем, человеческие глаза, особенно мужские, обычно были так увлечены созерцанием Владанки, что не обращали внимания на девочку рядом с ней.
В школе Аполлина впервые надолго отлепилась от матери, а больше с ней соперничать было некому. Когда она проходила по школьному двору, все разговоры затихали, а головы поворачивались вслед прекрасному созданию с серебристыми волосами и летящей походкой. В ответ дивное видение частенько высовывало язык. Причины такого внимания к себе она не понимала. Самой красивой девочкой на своем курсе она считала Ясмин Алауи, у которой были черные блестящие глаза, пятьдесят косичек и татуировки на ладонях и ступнях.
В середине сентября мэтр Голиво, преподаватель чар, проходил мимо зарослей шиповника и услышал пение. Шиповник окружал замок Бобатон плотным кольцом. Предполагалось, что эта колючая ограда должна охранять учеников от окружающего мира, однако в течение последних ста лет она скорее защищала окружающий мир от учеников. Про этот шиповник в спальнях девочек рассказывали самые страшные истории. Рассказ о том, как одному первокурснику шип воткнулся прямо в сердце, уже долгие годы уверенно лидировал в неофициальном хит-параде страшилок, обгоняя даже историю про кам-крюз, гуляющую ногу с глазами.
Ни одной ученице Бобатона не пришло бы в голову забираться в кусты шиповника и там петь. Впрочем, мэтр Голиво не был уверен в том, что там сидит ученица. И даже просто девушка – этот голос с равным успехом можно было счесть и мальчишеским альтом.
«Улетай на крыльях ветра ты в край родной, родная песня наша туда, где мы тебя свободно пели, где было так привольно нам с тобою», - тщательно выводил голос. Мэтр Голиво подумал, затем взмахом палочки раздвинул колючие ветки. Под кустом сидела Аполлина Ренардье. В форменном синем платье. Прямо на земле.
«Там, под знойным небом, негой воздух полон, там под говор моря дремлют горы в облаках», - продолжила она, увидев учителя. По ее лицу и жестам было видно, что она кому-то старательно подражает.
Когда Луи Ренардье готовил Владанку к роли «европейской гейши», он заставил ее выучить с десяток оперных арий и романсов. Сделать это оказалось значительно труднее, чем он предполагал. Для любой вейлы «петь» означает «импровизировать». Повторять одну и ту же мелодию, да еще и со словами, для них столь же неестественно, как для обычного человека – жонглировать тарелками во время еды. Владанка несколько месяцев старательно «чирикала» у зеркала и каждые полчаса проклинала Луи на девяти языках.
У Аполлины не было никаких способностей к пению, как не было клюва и крыльев. Зато она «чирикала» куда лучше Владанки – ей было достаточно три раза прослушать любую песню или мелодию, чтобы безошибочно ее повторить, причем как своим собственным голосом, так и голосом исполнителя. Ее любимой игрушкой был американский граммофон, который Владанка презрительно называла «тарахтелкой». После того, как Луи услышал последнюю пластинку Эдит Пиаф в исполнении своей падчерицы, он некоторое время носился с идеей разрекламировать девочку как «чудо-ребенка» и отправить с концертами по стране. Остановило его только то, что для малолетнего вундеркинда Аполлина была уже несколько великовата, а также то, что Владанка пообещала выклевать ему глаз.
К семи годам единственным звуком, который Аполлина не могла в точности скопировать, оставалось пение вейлы.
«Там так ярко солнце светит, родные горы светом заливая, в долинах пышно розы расцветают, и соловьи поют в лесах зелёных, и сладкий виноград растет».
Мэтр Голиво несколько раз хлопнул в ладоши.
- Ты прекрасно поешь.
- Я не поешь, - удивленно возразила девочка. – Я… Аз чуруликам. – Она нахмурилась, затем несколько раз чирикнула, как воробей. – Поешь не так. Поешь вот. – Мэтр Голиво еще никогда не слышал, чтобы трелям соловья подражали так правдоподобно.
- Хотел бы я послушать того, кто умеет так петь, - сказал он задумчиво. – Значит, ты чирикаешь. Только эту мелодию или какие-нибудь другие тоже?
- …И в течение следующего часа она выдала мне весь своей репертуар, - рассказывал он вечером в учительской. – Ария Царицы Ночи – это еще цветочки, а вот «Люди гибнут за металл» голосом Шаляпина…
- Что ж, - сухо сказала мадемуазель Бланшар, преподаватель истории магии, - за ее будущее можно не волноваться. Красивая, безмозглая и мило чирикает. Кому не захочется посадить в золотую клетку такую птичку?
Мадемуазель Бланшар просто выразила общее мнение. К середине сентября весь Бобатон знал, что Аполлина Ренардье – дурочка. Она плохо говорила по-французски и время от времени переходила на болгарский. В ее пергаментах орфографические ошибки начисто вытесняли всякий смысл. Она не знала самых простых вещей и постоянно задавала глупые вопросы. В конце концов, она была слишком красива.
- Она была в шиповнике? – вмешалась в разговор директриса.
Мэтр Голиво торжествующе улыбнулся.
- Именно. В самых зарослях.
- Удивительно, что она не осталась без глаз.
- Удивительно, что на ней не было ни одной царапины.
В учительской наступила настороженная тишина.
- Вы хотите сказать, что первокурсница, к тому же на редкость бестолковая первокурсница, преодолела наши охранные заклинания?
Мэтр Голиво щелкнул пальцами.
- И даже не поняла, что именно она сделала. Очень сильная природная магия.
- Которую она, очевидно, до сих пор не контролирует. Прекрасно. Красивая, глупая и весьма одаренная. Я начинаю бояться за этот замок.
* * *
- Лес. Поле. Е-ди-но-рог. Цветок. Трава. Единорог стоять... стоит на зеленом поле и кушает трава. Травой. Траву. Единорог смотрит на меня. Почему он ковер и двигаться?
- Двигается. Это волшебные гобелены, вот почему. Скажи «гобелен».
- Гобелен. Искам да се науча да тъка.
- Извини, это что сейчас было?
- Я хочу учиться… делать такой гобелен.
- Я хочу научиться делать такие гобелены. Это долго, знаешь ли. Сначала надо научиться ткать. Ткать. Я тку, ты ткешь, мы ткем, он ткет, они ткут. Для этого надо пойти к Бельфлер и… нет, лучше я с тобой схожу. На самом деле, она просто мечтает, чтобы кто-нибудь спросил ее, как пользоваться ткацким станком, но сама в этом ни за что не признается. А для меня она что угодно сделает. Почти что угодно. В следующий раз, когда пойдем в деревню, напомни мне, чтобы я тебя к ней отвела.
- Бельфлер ест девочек?
И, что самое замечательное, ни тени страха в голосе, просто здоровый деловой интерес. Это при том, что даже взрослые семнадцатилетние девицы мимо хижины Бельфлер ходят только втроем. Очень быстрым шагом.
- Нет, она ест овец.
С прованскими травами. От одного запаха можно с ума сойти. А если кто-то способен потерять аппетит, глядя на то, как Бельфлер обгладывает баранью голову, то так ему и надо. Конечно, зубы у нее выдающиеся во всех смыслах, такими только первокурсниц и есть.
- Ты… мы пойдем к ней в воскресенье. Хорошо?
- Хорошо. А теперь давай вспомним, как называются эти кусты.
Больше всего на свете Олимпия любила преподавать. Она учила своих кукол считать до десяти. Она обучала огромных пастушьих собак команде «Сидеть». Она рассказывала своему отцу, как правильно ухаживать за яблонями. Она пыталась прививать хорошие манеры соседям. Деньги на ее школьные учебники собирали всей деревней. Никому не хотелось оказаться рядом, когда она сама и ее педагогический пыл окончательно вырастут.
Отец обещал ей, что в школе она заведет много хороших подружек, но с этим как-то не сложилось – возможно, потому, что в Бобатоне подруги обычно гуляли по школьному двору, обняв друг друга за талию, а талия Олимпии находилась где-то на уровне уха ее самой рослой однокурсницы. Весь первый курс она провела в ожидании того дня, когда перейдет на второй и сможет учить тех, кто на год младше. Неудивительно, что мэтр Голиво выбрал именно ее, чтобы подтянуть Аполлину Ренардье по всем предметам и заодно позаниматься с ней французским.
- Как ты помнишь так много?
Олимпия постучала себя по лбу.
- Видишь? Большая голова, много мозгов.
- А-а-а…
Ей определенно нравилась эта девочка. Кому еще можно было скормить такое объяснение? Все остальные знали, что большая голова - это потому что у полувеликанов толстая кость, а мозгов совсем капелька. Бельфлер такое общественное мнение считала очень удобным.
- Главное, чтобы тебя умной не считали, - говорила она, с хрустом разгрызая баранью кость. – Умный – значит хитрый, себе на уме. А если ты человека сильно больше, да еще и хитрый, то ему от тебя спасения нету. А я вот сижу у себя в хижине, дура дурой, бормочу что-то, коврики тку, письмо написать – к соседке бегаю… Как вижу, что меня бояться опять начинают, ляпну какую-нибудь глупость, чтобы все слышали. И опять живу спокойно.
Олимпию такое положение вещей совсем не устраивало.
- Интересное дело. А если я не хочу всю жизнь сидеть в хижине и бормотать?
- А тогда тебе одна дорога – в горы. К матери. Коли она тебя признает, ясно дело.
- Нет у меня никакой матери, - сказала Олимпия сердито. – Я папина дочка.
«Бельфлер уж такая хитрая, что сама себя перехитрила, - писала она в тот же вечер отцу. - Ей за ее гобелены платят гроши, думают, она не понимает ничего. А она, только покупатель за порог, плюет ему вслед так, что утку утопить можно. И это называется жизнь?
У нас сегодня было шесть уроков…»
Аполлина и прежде знала, что в деревне живет настоящая полувеликанша, но одно дело знать, а другое – видеть своими глазами. И дело тут было не только в размерах, хотя бородавки величиной с яблоко, конечно, впечатляли, особенно та, что сидела у Бельфлер на носу. Столом в хижине служил мельничный жернов на подставке, роль стульев выполняли старые школьные парты, а в медном котле, который булькал на очаге, можно было сварить сразу трех первокурсниц.
В качестве приветствия великанша сильно дернула ее за волосы.
- Не то, - сказала она с огорчением. – Похоже, но не то. Хотя хороши, хороши. Но знающий человек все одно не спутает.
- Что ты к ней привязалась? – громовым шепотом спросила Олимпия.
- Вот маменьки твоей волосы сгодились бы, - продолжила Бельфлер. – Ты вот что, когда на солнцеворот домой поедешь, сними материны волосы с расчески потихоньку и мне привези. А я тебя за это научу ткать гобелены не хуже аррасских.
Аполлина покачала головой.
- Владанка их сразу сжигает.
- Это суеверие, - сердито сказала Олимпия.
Бельфлер подбоченилась.
- Фу-ты ну-ты, какие мы умные. Вот возьму, наберу твоих волос и отдам птицам гнезда строить, посмотрим, как ты запоешь.
- Ты найди сначала птиц, которые в октябре гнезда вьют.
- А можно мне посмотреть на ваш… Олимпия?
- Станок. Станка, станку, станок, станком, о станке. Вон он стоит, в углу.
Все трое посмотрели в угол, где высилось деревянное сооружение, больше похожее на таран для разрушения городских стен. Аполлина несколько раз подпрыгнула, чтобы дотянуться до нитей, намотанных на станок. Затем сосредоточенно вытянула губы и полезла под раму.
- Она себе палец не прищемит? – с беспокойством спросила Олимпия. Девочку отпустили в деревню под ее личную ответственность. Строго говоря, самой Олимпии тоже не полагалось никуда выходить из замка, пока ей не исполнится тринадцать, но директриса согласилась сделать для нее исключение: вряд ли в округе нашлось бы много желающих обижать двухметровую второкурсницу.
Бельфлер беспечно махнула рукой.
- Ничё, на них все быстро заживает.
- На них – это на ком?
- На вейлах. Что, не видала никогда? Птицы такие, в виде баб.
Станок угрожающе скрипнул. Бердо качнулось сначала вперед, затем назад. С грохотом опустилась подножка, потом другая. Челнок поднялся в воздух и начал описывать круги под потолком.
- Оно все белое, - разочарованно сказала Аполлина. – Я хочу сделать цветное.
Бельфлер изумленно шмыгнула носом.
- Это ты как? Это ты чем?
- Крылышками, наверное, - фыркнула Олимпия. Она была потрясена еще сильнее, но изо всех сил держала фасон.
Станок замер.
- Я… хочу научиться ткать. Гобелен. Правильно?
- Верно, детка. Белое оно – потому что это основа, потом в нее цветные нитки продергивают. А станок этот тебе не по росту, я скажу Косому Жану, чтобы новый для тебя сделал. Он меня давно просил те дубки с его участка выкорчевать…
* * *
Когда Аполлина приехала домой на рождество, у нее были мозоли на пальцах, сильный южный акцент и стрижка под мальчика – в качестве платы за уроки Бельфлер потребовала ее волосы. (Длинные, серебристые, мягкие, как шелк, блестящие пряди потом еще долгое время всплывали в коллекциях уфологов и считались одним из немногих материальных доказательств посещения земли инопланетянами).
Мозоли она заработала, когда пряла лен и ощипывала гусей. Бельфлер очень гордилась своими хозяйственными талантами и давно хотела с кем-нибудь ими поделиться. Однако деревенские девушки ее боялись, а Олимпия в день отъезда из родного горного села громогласно поклялась, что больше никогда в жизни не прикоснется к прялке, подойнику или тачке. Аполлине же все было интересно: она с удовольствием доила овец, чистила сливы для пирога и штопала носки.
При виде ее волос Владанка на секунду онемела, после чего высказала Луи все, что она думает про него, французов и французские школы. Луи меланхолично сказал: «Очень стильно, по-моему», выкинул три разбитых стакана и напомнил любимой жене, что ей через час надо быть на большом рождественском приеме.
В магическом Париже Владанка пользовалась невероятной популярностью. Она пела чарующим голосом, танцевала с радужными платками, изящно играла веером и говорила с очаровательным болгарским акцентом. У нее была своя ложа на квиддичном стадионе. Когда начиналась игра, она закрывала лицо вуалью, чтобы не отвлекать игроков. На ее счету уже числились две расторгнутые помолвки и одно неудавшееся самоубийство. К началу рождественских каникул у нее было три приглашения в день. Она выбирала из них два и зарабатывала репутацию недоступной звезды.
Луи обычно сопровождал жену на выступления, так что Аполлина большую часть времени проводила в одиночестве. За неделю от Рождества до Нового года она испекла семнадцать пирогов. Первые два она съела сама, остальные отправила Олимпии со своей новой совой. Олимпия ответила ей: «Спасибо, золотце, но лучше бы ты мне прислала какую-нибудь книгу. Я и без того от скуки обедаю по пять раз в день». Аполлина прошерстила весь дом, нашла три романа Пьера Луи и отправила подруге. В ответ она получила толстый том «Истории магической Франции для самых маленьких».
(Присланные книги Олимпия нашла какими-то занудными и поставила в дальний угол книжной полки. В пятнадцать лет, когда каникулы в родной деревне показались ей совсем невыносимыми, она их достала и перечитала. На следующий же день Луи Ренардье получил гневное послание на десяти листах, обличающее людей, которые хранят порнографическую литературу там, где ее могут найти дети. Впрочем, книги ему Олимпия так и не вернула).
Таким образом, Владанка нашла время, чтобы посмотреть школьные колдографии дочери, только первым утром нового года.
- Это Нгуен Тхи Ай, она из Индокитая, у нее дома есть собственный ручной крокодил. Это Анаис Каброль, ее отец – мельник в нашей деревне. Это Армелина ле Гуен, она может съесть фунт конфет за минуту. Это Ясмин Алауи, правда, она красивая? А это Мирей Пармантье, она задавака, я ее не люблю.
- Пармантье, - задумчиво повторила Владанка. – Как «Пармантье и сыновья»?
- У нее нет никаких сыновей, - удивилась Аполлина.
- Глупая девчонка! Чем занимается ее отец?
- Он, кажется, портной. Да ну ее, вот у Ясмин папа грабит караваны!
Владанка оживилась.
- «Пармантье и сыновья». Лучшие кутюрье магического мира. Ты обязательно должна подружиться с этой девочкой.
Аполлина надулась. Мирей называла ее «гусыней» и «кривлякой».
- А как у тебя обстоят дела с мальчиками? – вмешался Луи.
Судя по выражению лица девочки, увлекательный мир мужчин пока не вызывал у нее интереса.
- А это – моя лучшая подруга Олимпия, - с гордостью сообщила она. - Мама, что с тобой?
Все энциклопедии волшебных созданий утверждают, что когда вейлы гневаются, они превращаются в птиц и швыряют огненные шары. На самом деле, это признаки легкого недовольства. По-настоящему разгневанная вейла выглядит как очень красивая и очень спокойная женщина, голос которой разрушает все вокруг.
- Моя дочь… в одной школе… с этим… этой… тварью…
Луи Ренардье никогда не был особенно умен. Но когда все стекла в гостиной разлетелись в мелкую крошку, он понял, что должен немедленно что-то предпринять.
- Я не думаю, что могу себе позволить то песцовое манто, - сказал он.
За плечами Владанки медленно развернулись крылья, и Луи понял, что выиграл. Спустя пять минут он, стоя на коленях, поклялся купить манто, шапочку и муфту. Спустя час осторожно спросил, что такое Владанка увидела на колдографиях.
- Великанша, - сказала она с дрожью в голосе. – Моя девочка живет в одном доме с великаншей.
- Я уверен, что это не опасно, - осторожно заверил ее Луи. – В конце концов, они все очень глупые. И ее наверняка хорошо кормят, так что я не думаю, что она захочет кого-нибудь съесть. И это же Бобатон, так что, наверное, это ручная великанша. Послушная.
- Я не пущу своего ребенка туда, где живет великанша.
Луи почесал в затылке.
- Хорошо, давай отдадим ее в Друм… Дурм… в другую магическую школу. Тамошнее образование, конечно, гораздо хуже, чем французское, но если тебе так хочется… Ты что, плачешь?
- В Дурмштранг принимают только людей, Луи. Только людей.
Аполлина сидела на кровати с ногами и повторяла: «Я хочу домой. Я хочу домой. Я хочу домой».
Вокруг ее дома росли густые заросли шиповника. Возле ее дома была конюшня, в которой крылатые кони переминались с ноги на ногу и шумно вздыхали, а в соломе шуршали белые мыши. В коридорах ее дома висели гобелены с рыцарями, дамами и единорогами. С крыши ее дома было видно море.
Она встала с кровати, достала из чемодана учебник истории магии и раскрыла его. «История магии уходит своими корнями во тьму веков», - прочитала она вслух.
***
Свой первый гобелен Аполлина соткала только четыре года спустя. К тому времени ее волосы снова отросли, даже несмотря на то, что она постоянно отхватывала ножницами пару прядей, чтобы вплавить их в стекло или сплести из них браслет кому-нибудь в подарок. Она носила на шее ленту, постоянно грызла засахаренный миндаль и рисовала в своих контрольных кошек. К этому времени она уже прочла не только французскую «Энциклопедию магических существ», но и болгарскую «Енциклопедию на магически създания» и узнала о великанах много нового. После этого она не перестала дружить с Олимпией, но дала себе слово никогда не приближаться к Балканским горам.
Левую сторону ее гобелена занимал высокий дуб. Время от времени его листья шевелились, словно по ним пробегал легкий ветерок. На самой длинной ветке сидела ярко-синяя птица с ажурным хвостом и чистила перышки. Под дубом хитро улыбался пушистый лис.
- Ворона и лисица, - одобрительно сказал Луи. Через три года он унаследует фирму отца, разведется с Владанкой, женится на волшебнице и предложит падчерице поменять фамилию. Она откажется. – Или, вернее, павлин и лисица. Это же павлин, верно?
Аполлина покачала головой.
- Это совсем особенная птица.
- А где же сыр? – спросила Владанка. – У вороны должен быть сыр.
Ее дочь улыбнулась загадочной улыбкой взрослой вейлы.
- Не знаю, мамочка. Может быть, его съела лиса. Или ворона. Или они его поделили. Кто знает?
Она соткала кусок сыра в правом нижнем углу гобелена, а затем закрыла его цветущим кустом жимолости. Никто не знал, что он там. Никто не мог его найти.
КОНЕЦ
@темы:
Изумрудная Змея,
Бобатон,
магополитика,
социальное устройство магмира,
война с Гриндевальдом,
Западная Европа в мире Ро,
преподавание,
фики,
джен,
emerald
-
-
22.03.2010 в 16:07чудесный фик!
-
-
22.03.2010 в 23:24Спасибо!
-
-
23.03.2010 в 02:56-
-
23.03.2010 в 07:55Спасибо!